глаза.
Рельсы параллельные —
В сторону нельзя.
– Вот если тебя этот х…..иш-Кибальчиш вызовет, ему этот бред и прочитай, – мрачно сказал глуховатый к поэзии Чучундра.
Панфил подумал минуту, прислушался к чему-то внутри себя и ответил:
– А по-моему, вовсе неплохо…
32
…Через три дня выяснилось, что Кибальчиш успел поговорить со всеми.
Правда, на Чучундру он не кричал, называл его молодым человеком и сообщил, что втайне верит в приоритет братьев Райт, а вовсе не Можайского, в изобретении самолета. Панфилу сказал, что в юности сам писал басни, и прочитал одну малоизвестную авторства Крылова, выдав за свою. На Джаггера орал непрерывно, грозил придушить струной от бас-гитары, матерился по-английски и даже дал слегка по уху.
Единственным общим местом во всех этих спектаклях были ненавязчивые вопросы о девятом января.
Нам стало ясно, что с запуском частоты мы здорово лажанулись. Непонятны пока были только последствия. Но вскоре все разъяснилось.
– Бабай, есть разговор, – отводя глаза, сообщил мне Кролик.
– Что случилось?
– Вызвони пацанов, нужно встретиться, подгребем в часть, там и поговорим.
– Что за Мадридский двор с тайнами?! – возмутился я. – Давай выкладывай!
Кролик стоял на своем, мол, скажет только всем, а не порознь.
– Знаешь что, – сказал я, разозлившись на его упрямство, – тогда давай сам и договаривайся, сам и звони.
Кролик, к моему удивлению, спорить прекратил, а пошёл в роту и в течение четверти часа отыскал по телефону всех требуемых лиц.
– Собирайся, – сказал мне Кролик, – через час встречаемся в части, в клубе.
– Ты затеял концерт самодеятельности?
– Там спокойней.
И мы пошли. Всю дорогу Кролик упорно молчал, и мне пришлось общаться исключительно с полярным сиянием.
Джаггер встретил нас у клуба и провел в пыльную кладовку с инструментами. Панфил с Чучундрой ждали нас, положив ноги на барабан и покуривая.
– Не знаю, как начать, – сказал Кролик.
– Ты уже начал, – подбодрил его Чучундра. Теперь главное – не останавливайся.
– Так вот. Был я вчера в самоходе. Риткин муж вечером дежурил по конторе своей. А я, значит, пришел с сеструхой пообщаться.
– Ну в натуре, водка, котлеты, семейные фото, все дела… что дальше? – перебил Джаггер.
– Дела, пацаны, херовые. Муж Риткин в особом отделе служит, при управлении… Не знали? Вот. А Ритка, в другом отделе, типа по кадрам, вольнонаемная секретарша. Позвал он её к себе в кабинет, чтобы она помогла дела кое-какие подшить, в порядок привести…
– Режим секретности это строго запрещает, – влез Джаггер.
– Ну, так он его не соблюл. Короче, Ритка мне передала, что она сама, лично, видела дело на вас четверых. На столе лежало. Читать все не стала, боялась, что он зайдет. Но на первом листе вы все с фотками в наличии. То есть Панфила с Джаггером она видела тогда в «Лакомке», а про остальных слышала. Имена-то ваши знает через меня… А главное, там рапорт и требование выписано на арест. Пока не подписано. Начальник их в Москве, после праздников вернется. Похоже, тогда и подпишет…
– Это какая же сука нас спалила? – поинтересовался Джаггер.
– Панфил, – сказал Чучундра, – похоже, что отпуск тебе за новую частоту не дадут. Что ты молчишь? О чём ты вообще думаешь?
– Я думаю, что лучше, дисбат или кича, – мрачно ответил Панфил.
– Так вон оно что вы замутили, – сообразил, наконец, Кролик, – частоту запустили… Кто знал, кроме вас?
– Да никто. Ну, радисты знали, но с ними только я дело имел, – растерянно произнёс Чучундра. – Но радисту я вас не называл. Он получил только частоту, время и пеленг!
– Ладно, Чучундра, сгорели мы, – устало сказал Панфил, – если что-то у чукотских коллег не сработало, и их попалили, то через нашего радиста нас всех вычислить – раз плюнуть.
– Точно, – не к месту радостно затараторил Джаггер, – я бы сразу вычислил! Время есть, частота есть, кто первый доложил, того и за жопу! Кто пеленг липовый написал, того и за хобот.
– Вот-вот. Кто эту частоту сочинил, того и за яйки, – добавил Чучундра. – Кстати, Джаггер, а ведь ты один не при делах, реально отмазаться можешь. Никто не докажет, что это ты частоту сочинил. А мы молчать будем.
– Вот уж хрен! – возмутился Джаггер. – Я, можно сказать, главное сделал, стоял у истоков, всю смену «талмуд» листал, сочинил частоту первый сорт. Я не виноват, что радист чукотский падлой оказался…
– Да может это наш радист?
– Всё равно я не виноват!
– Джаггер, послушай, идиот! – взял его Панфил за грудки, – заткнись и забудь всё, что было. Ты ничего не находил и не сочинял, мудило! Это же дисбат или тюрьма…
– А там что, не люди? – разъярился Джаггер, отбиваясь от Панфила. – Убери грабки, конь! Вместе замутили, чуваки, вместе и хлебать. Спасибо, Кролик, что предупредил. Я же говорил, что сеструха твоя – клевая бикса. Не подвела!
Мы покурили, подумали. Ещё покурили. Не придумывалось ровным счетом ничего. Положение было отчаянное.
– Что ж мы, просто так расколемся, что ли? – сказал я. – У нас есть преимущество. Они не знают, что мы уже всё знаем. Значит, если что, допрашивать будут порознь.
– Точно, – сказал Чучундра, – а коли так, нужно расписать весь сценарий. Кто и что говорит, чтоб всё наизусть и во всех деталях. На мелочах эти суки ловить будут. Колоться нельзя, нас четверо, за групповое – всегда больше дают.
– Завтра, в субботу, как раз на двадцать третье февраля, мы все в карауле, – сказал Панфил, – Если Кролик всё верно говорит, то шухер будет после праздников. Значит, есть у нас сегодня, завтра и еще воскресенье. Короче так. Бабай, Кролик, выбирайтесь завтра пораньше – и к нам в караулку. Мы смены расставим, чтоб нам лишние уши не мешали, и перекалякаем спокойно.
На обратном пути Кролик пытался меня успокоить, но потом завёлся сам и всю дорогу проклинал армию, особистов, партию и правительство. Я молчал. И полярное сияние над нашими головами безмолвствовало, впрочем, как и всегда…
33
Мы с Кроликом не были в караулке с того момента, когда окончили учебную роту и ушли на Первую Площадку. Там ничего не изменилось. Тот же стол, та же банка для чая, неизменные топчаны в кубрике отдыхающей смены, жар от батарей отопления и запах мокрой одежды. Всё та же тусклая лампочка освещала наши обреченные головы.
Гусей развели по постам, двое отдыхающих похрапывали и посвистывали за полуотворенной дверью. Начкар, сержант-дембель из Второго Подразделения, заперевшись, дрых в своем закутке, раздосадованный, что выпало ему дежурство в день Советской армии.
Мы впятером, зачифирившись, вполголоса разрабатывали стратегию защиты. Чучундра делал пометки карандашом, готовил, так сказать, роль для каждого.
Кролик аргументировал от лица прокурора.
Ни хрена у нас не получалось. Все доводы защиты разбивались в прах. Было понятно, что если кто-то из радистов показал, что частота фальшивая, то отвертеться не выйдет. Оставалось одно: отрицать абсолютно всё наглухо и настаивать, что «авакс» действительно выходил в эфир.
Если нас собирались взять на понт, то доказать обратное невозможно, но если сука-радист стучал не только на ключе, то нам накрутят сколько не жалко. А про жалость в Красной Армии мы и не слыхали.
– Вот видишь, Панфил, до чего бабы доводят? – наставительно бурчал Джаггер хмурому поэту.
– Лучше б я с ней и не знакомился, – отвечал разочаровавшийся в женщинах Панфил, – да и вообще, лучше бы перетерпел. Письмо пришло, мать выписалась, здорова. С отцом снова сошлись, оладьи пекут, артисты… Вас всех втянул хер знает куда…
– Лучше вы, граждане, думайте, что на допросе врать будете, – напомнил я о теме собрания.
– Что за дела, – возмутился Чучундра, – мы правду скажем. Был борт в эфире, был пеленг, вот частота, идите в жопу, господа.
– Что скажешь, Кролик?
– Ничего не скажу. Думаю. Но всё это детский лепет…
– Надо покурить.
Мы закурили.
Я, устав сидеть на табуретке, перебрался на свободный топчан. Никто из отдыхающей смены не занял его, место возле батареи было слишком жарким для спящих в одежде
